Секретные миссии (сборник) - Страница 187

187

Иногда благодаря счастливой случайности начальниками разведки у нас назначались офицеры, которые за короткий срок, бывший в их распоряжении, старались улучшить работу вверенного им учреждения. Одним из таких офицеров являлся капитан 1 ранга Уильям Голбрайт, которого в 1925 году назначили исполняющим обязанности начальника, по-видимому, чтобы «закрыть брешь», пока его не заменят другие, менее квалифицированные офицеры. Голбрайт с большой энергией принялся за исполнение своих обязанностей, он осуществил различные нововведения и провел организационные изменения в то время, когда политика, принципы и методы организации военно-морских сил сами подверглись коренным изменениям. Находясь в Панаме, я, конечно, не мог знать, что Голбрайт интересовался мной. В военно-морском училище, когда я имел еще звание мичмана, он был одним из моих преподавателей, а позже я встречался с ним по возвращении из Японии. Кажется, он не забыл, что я знаю Японию, и понимал, что мои специальные знания бесполезно растрачиваются в Панаме на работе, которая меня не удовлетворяла.

Тогда в командовании нашего Азиатского флота ожидались перемены: пост командующего флотом должен был занять адмирал Кларенс С. Уильямс, один из военно-морских теоретиков и блестящий тактик. В то время он был начальником нашего образцового военно-морского учебного заведения — военно-морского колледжа в Ньюпорте (штат Род-Айленд) и подготавливал очередной выпуск. Именно адмиралу Уильямсу капитан 1 ранга Голбрайт дал совет, определивший мое будущее. В переписке, которая продолжалась некоторое время, Голбрайт рекомендовал назначить меня в Азиатский флот на должность начальника разведки с тем, чтобы я занялся специальной проблемой, которая все больше и больше привлекала наше внимание. Конечно, до января 1926 года я ничего не подозревал об этих планах, и приказ об отзыве меня с крейсера «Рочестер» и направлении в распоряжение начальника военно-морских операций явился для меня неожиданностью.

Мое новое назначение было овеяно таинственностью. Мне не сообщили сразу, в чем состоит задание, но уже само расположение моего нового служебного помещения говорило, что оно весьма секретно. Моя комната 2646 находилась в морском министерстве в самом конце длинного коридора на втором этаже шестого крыла, в удалении от остальных кабинетов, на вход в нее требовалось специальное разрешение. Немногие лица, работающие в этой части здания военно-морского министерства, были молчаливыми и скрытными людьми, не желающими беседовать с кем бы то ни было о своей работе или о деталях полученного задания. В течение шести последующих месяцев я являлся членом этой группы призраков и стал спицей в незримом колесе, которое тогда только что начинало вращаться. Эта пауза в моей работе как бы носила гриф особой секретности, передо мной открывались новые аспекты современной разведки.

Наш отдел ведал одним из самых деликатных, сложных и спорных аспектов разведки — криптографией. Талейран однажды сказал, что разговорный язык служит человеку просто для того, чтобы скрывать мысли. Разведка, однако, не удовлетворяется этим средством и, подобно подросткам, которые используют определенные жаргонные выражения и слова, чтобы скрыть содержание разговора, имеет свой собственный язык и с его помощью делает свои радиограммы или переписку непонятными для тех, кто пытается раскрыть их содержание. Язык разведки выражен в криптографии (кодах и шифрах) — науке, сильно развитой в наше время, но сохраняющей много таинств древних египетских иероглифов.

Коды и шифры начали разрабатываться дипломатией еще в то время, когда она делала свои первые шаги, то есть в конце восемнадцатого века. События во Франции — вначале революция, а затем наполеоновская эра с ее противоположными интересами в области международной политики — возродили во всеевропейском масштабе тайную дипломатию, которой в свое время с большим искусством пользовались итальянские княжества и Ватикан. Разведка стала частью игры. Во всех европейских столицах крупные государства имели своих агентов, замаскированных зачастую под дипломатов.

Как заявил один из великих историков дипломатии, послы семнадцатого и восемнадцатого веков являлись «благородными, почетными шпионами». По словам бывшего посла Людовика XIV Франсуа де Кальера, «две основные обязанности посла заключались в том, чтобы, во-первых, смотреть за делами своего собственного монарха и, во-вторых, быть в курсе дел другого». Умный посол, утверждал он, знает, как добыть сведения обо всем, что происходит в мыслях монархов, в совете министров и в стране. И для таких целей «хорошая пирушка и согревающее воздействие вина» — блестящий союзник. Эти идеи использовались фашистской Германией, когда матерые шпионы работали под видом дипломатов. Фашисты были вполне откровенны, представляя своих послов как дипломатических агентов, заинтересованных в секретах стран, где они были аккредитованы. Они открыто говорили о том, что разведывательная деятельность является основной обязанностью дипломатов. Генерал Гаусгофер, один из геополитиков гитлеризма, указывал на то, что хороший дипломат должен иметь «предчувствие, подкрепленное тщательной разведкой».

Но именно «благородными почетными шпионами» дипломаты стали в XIX веке, во время наполеоновских войн, Священного союза, Венского конгресса, конгресса в Э-ля-Шапель и других политических маневрирований государств, происходивших под поистине мастерским руководством Талейрана и Меттерниха.

187